С.ПРОКАТОВ

ОДЕССА, МИЛАЯ ОДЕССА

ВЕЧЕРНЯЯ ПАЛИТРА

ПРЕКРАСНЫ ИЗДАЛИ

МАЛЫШ И ВЗРОСЛЫЕ

ПАЛИТРА И ПЮПИТР

ИРОНИЧНЫЕ СОНЕТЫ

ПРОСТОЕ СЧАСТЬЕ ЖИТЬ

ВСЕГДА С ОДЕССОЙ

И.ГРАКОВСКИЙ

Е.СТРОГАНОВА

ОТЗЫВЫ

НОВЫЕ СТИХИ

ГОСТЬ

   Одесские картинки времён НЭПа, стихи об одесском воздухе, о друзьях-одесситах. Одесса, ТЭС, 2006, 246 стр. 145 стихотворений.

                                                            От автора (отрывок)

Что же такое память? Впечатления от случившегося, преобразовавшиеся в легенду? Представление о событиях и людях прошлого в нашем понимании? Хлеб воспоминаний выпекают из муки действительности на дрожжах  воображения. – но ведь хлеба-то не было, когда замешивали тесто!

Но я помню.

Пляж, пахнущий пирожками с повидлом, похожими на толстые колбаски.

Булочную, от которой за десять шагов несёт  ароматом нарезного батона.

Рынок, раздражающий ноздри парфюмами степных помидоров.

Улицу, по которой идёшь, и кажется, что ты внутри домов, а не снаружи.

Боже мой! Этим наполнена моя память, неожиданно, без повода проявляющая тот или иной негатив цветом., звуком и запахом воспоминаний.

***
В этой жизни, почти что краденной,
без обид и претензий к Родине,
охлаждаются мыслей кратеры
уступает строптивость кротости.

Замирают ячейкой крошечной
под затихнувших ульев крышами,
укрываясь надеждой крошеной,
тем, что было когда-то крыльями.

Застывают раздумий лавами,
пылью ветренных лет усыпаны,
и не важно уже быть правыми,
счастье – если вообще услышаны.

Радость – если хотя б замечены,
не залаяны, не затявканы,
и как будто язвы залечены,
и как будто раны затянуты.

И как будто душа покоится
в обеспеченной, сытой старости,
не помянет и не поклонится.
Впрочем, может с неё и станется.

***

Тихий, холодный, немой океан –

как не похож он на тёплое море!

Смотришь на воду, и в бурном напоре

воспоминаний, сквозь зыбкий туман,

вдруг, изнутри возникает волна,

катится к морю. Меня привечая,

море волнуется, мне отвечая,

от бурунов до песчаного дна.

Я вовлекаюсь в игристый накат,

он проникает от кожи до плазмы,

и, подавляя короткие спазмы,

снова вдыхаю морской аромат.

Не надышаться! Немножечко пьян,

я и волна – мы качаемся вместе...

Лижет песчинки в ленивой сиесте

Тихий, спокойный, не мой океан...

***

Я уходил и снова возвращался –

себя своей Одессой утешать.

Не понимал и не ценил я счастья

её пьянящим воздухом дышать.

Казалось, надышаться невозможно,

и лёгких ограниченный объём

переполнял я так неосторожно,

так жадно в милом городе моём!

Но я ушёл однажды безвозвратно

на зов чужой земли, за океан,

и в ней осел, мне нет пути обратно,

и в ней дышу, да не бываю пьян.

Смиренно я плачу за прегрешенье:

свой прежний мир теряя, но любя,

я испытал досаду отчужденья

и горечь отлученья от себя.

Мне недоступен даже краткий роздых,

не завершить мне цикл нулевой, -

я, уходя, вдохнул одесский воздух

и до сих пор не выдохнул его...

SUNSET

Sunset – закат (англ.)

На счётчик намотав немало миль,

наезженных за много зим и лет,

немолодой, как я, автомобиль

везёт меня по улице Sunset.

Ещё одна подарена весна,

как в лотерее выигранный приз.

«Пять семьдесят» - весёлая волна,

метёлки-пальмы тонким древком вниз.

Ворчанье шин, навязчивость полос

разметки перекрёстков и дорог...

Я приспособился, прижился, врос,

почти забыл отеческий порог.

Почти... Упрямый внутренний магнит

притягивает к Западу Восток,

тускнея, память бережно хранит

мелеющей реки родник-исток.

Я упиваюсь ключевой водой,

живительной, бодрящей – до сих пор...

Мой мир – закат, усталый и седой,

закрасил жёлтым светом светофор...

***

Вы чувствуете, что вращаетесь?

Вот видите! И я не чувствую,

никто не чувствует вращения,

а крутит всё, а крутит всех.

Вы знаете, но не смущаетесь,

а я уверенность хочу свою

отдать на строгий суд сомнения,

хотя сомнение и грех.

Как ослабело притяжение

с вращеньем воедино слитое!

Ни удалиться, ни приблизиться,

но вдруг нажмут на тормоза –

и в просветленье замедления

внезапно открывает скрытая,

в душе таящаяся, ризница

в знакомых ризах образа.

А я, закрученный-заверченный,

от них на близком расстоянии,

смотрю до соприкосновения

блестящих увлажнённых глаз,

и молча, ими незамеченный,

в незримом самоистязании

молюсь на силу притяжения,

объединяющую нас.

НОЧЬ СО СВЕРЧКОМ

Давно уже завершилась страда,

и в поле пророс бурьян.

А время течёт куда-то туда,

где времени океан.

Там столько его – и тем и другим

хватит на все времена.

Всем вместе – гигантский поток, Гольфстрим,

каждому – струйка одна.

Бежит и моё, журчит ручейком

от рек больших в стороне…

Помнится-чудится ночь со сверчком

в безвременной тишине.

Точно во мне застывающий звук,

не сзади, не впереди.

Прикосновенье неопытных рук

к пуговице на груди.

Внутренним светом наполненный взгляд

сосредоточенных глаз…

Время моё устремилось назад,

ему Гольфстрим не указ.

И нарушает извечную связь

«раньше», «теперь» и «потом».

И возвращается, не торопясь,

в тихую ночь со сверчком.

***

«Поэтом, по всей видимости, стать нельзя, им можно лишь родиться И если ты рождён поэтом,

 то можешь писать стихи в любом возрасте.».

М.Тальянкер, «Поэтом надо родиться».

Мой добрый друг, непризнанный философ,

историк и любитель-эссеист,

в писательстве – полнейший альтруист,

среди задумок и идей заносов

поклонник изучения вопросов

на базе логики, не терпит свист,

не принимает ничего на веру,

измерить всё пытается умом,

огромный мир несёт в себе самом.

И я последовал его примеру,

и мне, почти такому же старперу,

пришлось унять свой собственный содом

и разложить по полочкам мыслишки,

узнав, что я родился как поэт;

в мои давно за шесть десятков лет

сменить на брюки детские штанишки,

собрать свои разбросанные фишки,

перед собой самим держать ответ.

Я спрашивал себя довольно строго,

настойчиво, с пристрастием: а ты

надолго запоздавшие мечты

осуществил? Кончается дорога,

шагов, шажков вперёд не так уж много,

всё больше повседневной суеты –

ты избежал прилипчивой рутины,

прорвался сквозь обыденности круг?

Как глубоко пахал твой скромный плуг?

Кого привлёк сюжет твоей картины?

Меня в конце последней половины

заставил размышлять мой добрый друг.

Я утонул в потоке размышлений,

ответов нет, да и не может быть –

противоборствуют суровый быт

и мягкая непрочность устремлений...

В бесприкословности «разумных» мнений

высокий смысл забит или забыт.

ПЛИТА

Все у судьбы заложники,

все у неё под пятой,

клерики и безбожники

лягут навек под плитой.

Каждый из вновь родившихся

связан всеобщим родством.

Скоро и я, зажившийся,

соединюсь с большинством.

В доме, лишённом зодчества,

строгим письмом, без затей

высекут имя-отчество

в кровле моей, на плите.

Зашелестит смоковница

над отрешённостью плит.

Может, кому-то вспомнится,

вспомнится и заболит,

как краткосрочны оттиски

наших шагов на песке,

как тараторят отпрыски

на неродном языке.

Что ж, развестись с беспечностью

жизни готов я вполне

и обручиться с вечностью

в тёмной, глухой тишине.

Мир мой уйдёт, как водится,

вместе со мной под плиту.

Вдруг прокурлычит горлица

что-то своё на лету.

Жжёт милосердным ляписом

раны врачующий быт

тех, кто вернётся к надписям

в общей мозаике плит.

***
Я балансирую на тросе
с привычным страхом жизнеходца.
Мой шест тяжёл, но удаётся
его удерживать, не бросить.

Мой шест – спасительная память,
насыщенная именами,
порой накроет, как цунами,
порой расстелется, как пажить.

Состарившийся и неловкий,
едва заметный и негромкий,
иду, не падая, по кромке,
спасибо именам – страховке.

Иду, влекомый новым миром,
из леса жизни в редколесье,
удерживая равновесье
моим надёжным балансиром.

***

Просился: в мечту впусти...

Пробился, врубился, вник,

пошёл – капканы в пути,

не видел, попался в них.

Волок на себе замок

зубастой стальной скобы,

скулил, скулил – и замолк,

тащил, тащил – и с копыт.

Поднялся, пошёл опять.

Кричали: « Глаза протри!

Стремишься ловушку снять?

Не выйдет – она внутри».

Не вышло. Бульдожья пасть

сомкнулась – не разомкнуть,

идти, нести, не упасть,

продолжить коварный путь.

Доплёлся, доковылял,

проник сквозь туман и пыль

до чуждого ковыля,

оставив родной ковыль.

Путь пройден – и что в конце?

Пройден ли он до конца?

Это лицо на лице

лучше бы снять с лица...

***

В пресном море описок,

в тесном мире ошибок

путь идущих не близок,

зов пришедших не шибок.

В скучном мире молчанья,

в скудной мере моленья

не запить до мычанья,

не упасть на колени.

Пусть извне чуждый мелос,

а внутри истомилось –

не забыть, что умелось,

на сдаваться на милость.

Не вымарывать чёрным,

не замазывать белым,

не поддаться учёным

безответственно смелым.

Оставаться бесстрастным,

нестандартным и странным

в этом мире неясном,

в этом море туманном.

БЛЮЗ

Алле

Подчёркивая верность постоянству,

постукивает время на часах.

Растёкся блюз по тёмному пространству,

таящемуся в четырёх стенах.

Компактный диск, невидимо звучащий

за голубой светящейся строкой,

струит печаль – мотив такой щемящий,

изысканно волнующий такой.

Застрявшую слезу освобождает

и божеству поёт осанну, и

поток воспоминаний порождает

нахлынувшей волной «О, Сан-Луи».

«О, Сан-Луи!» Я помню этот вечер –

прицельным взглядом озорно стрельнув,

ты положила руки мне на плечи,

невинно и доверчиво прильнув.

«О, Сан-Луи!» Из хриплой радиолы

сочился мягкий, задушевный бас,

от лиц струились светом ореолы,

сливаясь, обволакивали нас.

«О, Сан-Луи!» Остались только двое

на всей Земле и этот чудный блюз,

скрепивший между мною и тобою

под нежный звук родившийся союз.

«О, Сан-Луи!» Со мной свершилось чудо –

забытый блюз всё явственней, сильней,

пронзительней звучит во мне оттуда,

из незабвенной юности моей…

ТЫ ПРАВ, МОЙ ДРУГ

М.Тальянкеру

Ты прав, мой друг, давай продолжим спор.

Над речкой разногласий мнений мост

соорудим, поднимем в полный рост

и бросим силы мысли в разговор.

Согласие с собой – благая цель,

засело крепко и торчит колом.

Вгрызается сомнения сверлом,

буравя мозг, противоречий дрель.

В единомыслии – чужом краю

ошибки ночи, заблужденья дня,

там жизнь протекает без меня

в условном, неестественном раю.

Разящим и живительным лучом

играет споров и дискуссий ад –

кому-то в тягость, я, скорее, рад,

по крайней мере, «жизнь бьёт ключом».

Согласие – общения конец,

спор избегает скучных середин,

в нём истина и ложь, он двуедин,

с ответчиком соседствует истец.

К чему лукавить – близок эпилог,

но доводов затейливая вязь

лишь укрепляет душ живую связь.

Ты прав, мой друг, продолжим диалог...

Не разойдутся берег и вода,

не бросит землю синева небес –

как интересна эта связь, «O, yes!»,

простите, я хотел сказать «О, да!»

***

Я с жизнью заключил контракт

и угодил в огонь на вертел.

На обжигающий контакт

себя с рождения до смерти

по обязательству обрёк,

за право жить

палёным телом

платить мучительный оброк,

как в преисподней, грешным делом.

Внутри безжалостный шампур,

огонь неистовый снаружи,

как угодивший во щи кур

всегда голодному на ужин,

потом вгляделся – вертела

везде вокруг, вдали и рядом,

и крутят бренные тела

в угоду жизненным обрядам.

Но что за польза укорять:

на вертеле натяг не туг ли...

Пока вращают рукоять,

пока подбрасывают угли,

пока ласкают языки

огня,

струясь весёлым жаром,

на мне не выжгут ярлыки:

ещё один, сгоревший даром.

***

Как хорошо быть сердцем молодым

и порицать натруженное тело

за то, что слишком рано постарело,

и волосы – за то, что стал седым...

Как хорошо быть молодым душой,

журить негибкость заскорузлой мысли,

где трафареты старые зависли,

полушутить, что сам себе чужой...

Я утешаюсь бодрыми клише

о возрасте, о мыслях и о теле,

но хоть бы день быть молодым на деле,

а не условно – в сердце и в душе!..

***

Моя река, замедлив бег,

вливается в успение.

Щепную птицу – оберег –

отдали на сожжение. *

Еврей, конечно, не помор,

но, вроде бы не видела

щепная птица. До сих пор

хранила и не выдала.

Она исправно берегла,

жалея, соболезнуя,

пока не окружила мгла,

пока щепа не треснула.

И вот – в безжалостном огне,

голодном, пожирающем...

Тускнеет свет в моём окне,

и так едва мерцающем.

* Щепная птица – оберег (талисман), сделанный из щепы,

у коренного русского населения побережья Белого

и Баренцова морей (поморов); согласно поверью,

с годами щепная птица насыщается отводимыми

бедами и теряет свойства оберега, - тогда её сжигают.

ВСЁ УСЛОВНО

Я предан телом изнутри:

капризный клапан сердца

сам по себе. Как ни смотри,

а никуда не деться –

то путь откроет, то запрёт.

Движение внутри аорт

то убыстрится, то замрёт:

я мёртв?,

нет жив.

Ни жив, ни мёртв.

Сомненья в угол отложив,

подумал трезво, здраво:

условно мёртв, условно жив.

Взглянул я влево, вправо –

всё горбится, всё ровно.

Условно.